'На заре своей
деятельности в "Окоёме" я намеревалась сделать пластинку о Кремле.
Что-то на пластинке должно было звучать, но что? Кремлёвские
куранты и так били два раза в сутки по радио, в двенадцать и в шесть утра,
заставляя вздрагивать спящий народ, служа будильником всей стране, которая
не выключала радио вообще.
Так что шум на Красной площади, шорох правительственного
транспорта по брусчатке и затем бой часов даже и записывать было нечего.
Однако что-то надо было предпринимать, и я сбегала в Кремль с
бумагой от журнала к коменданту, мне дали разрешение там работать, и
пошло-поехало. Я стала записывать так называемой "скрытой камерой", т.е.
попросту спрятала магнитофон в портфель, а провод от микрофона провела под
своей кроликовой шубой в рукав и там в перчатку, в ладонь.
Первый раз я опробовала новую технологию у Царь-колокола.
Там как раз стояла буйная классная экскурсия, дети веселились
и кричали в пролом Царь-колокола (в Царь-дырку):
- Вася! Ку-ку!
Учительница стояла рядом и не препятствовала, видимо,
отдыхала душой, пока дети были при деле. Пусть поорут.
- Ку-ку! - надрывались дети. - А-ма-ма!
Я давно уже включила магнитофон, звуки побежали у меня внутри
рукава, собираясь в магнитофоне. Хитроумная система работала.
Я стояла радостная в толпе детей. Технология была найдена!
Это значит, что я смогу всё! Записывать где угодно что захочу!
Дети покричали и все как один исчезли из поля зрения. Я
выключила магнитофон, тайно пошуровав в портфеле, а затем только оглянулась.
Школьники, сбившиеся в тесную кучку у меня за спиной, сразу отвели глаза от
моего портфеля, учительница напряжённо смотрела вдаль, в просторы Ивановской
площади, где уже чесали пятками двое её посланцев.
Там, в центре площади, стоял постовой в валенках с галошами,
причем шинель на нём оттопыривалась впереди и задиралась, как у беременной
женщины: видимо, под шинелькой находился поддетый тулуп.
Постовой козырнул школьникам, а они, показывая в мою сторону,
что-то говорили, явно стучали, как Павлики Морозовы.
Остальные пионеры сгрудились вокруг учительницы, замирая от
священного восторга: они поймали шпионку. Трудно представить себе, на что бы
они пошли, если бы я попыталась убежать.
Видимая глазу кожная поверхность учительницы покрылась
красными пятнами. Такое приключение! Постовой поднял свою очень толстую
руку, на которой оказалась специальная варежка с двумя пальцами: большим и
указательным. Этим отдельным указательным пальцем милиционер меня поманил.
Я, разумеется, пошла, попробовала бы я не пойти, и меня, разумеется,
конвоировали возбужденные, уже читавшие Гайдара школьники. Пройдя полплощади
(прохожие начали замедлять шаги, образовался даже какой-то почётный
коридор), я оказалась перед огромным, толстым милиционером. Со вполне
понятным торжеством я вытащила из сумки удостоверение радиокомитета и
произнесла вслух: "Разрешение коменданта Кремля генерал-лейтенанта
Воеводина".
Учительница и дети как-то опали, из них немного вышел пар, но
все-таки они дружной толпой проводили нас с дяденькой к стене собора, откуда
этот постовой отогнул в сторону кирпич (или мне показалось), короче, он
открыл какую-то толстую дверцу в стене собора, там висел обыкновенный
телефон, как в прихожей коммуналки, и милиционер, стащивши варежку, толстым
пальцем набрал несколько цифр, задал вопрос, выслушал ответ и, откозырявши,
вернул мне удостоверение.
Я с торжеством оглянулась, но мои добровольные конвоиры уже
ушли.
Почему-то у меня никогда не получалось с триумфом победы.
Каждый раз никто не хотел присутствовать.
И когда еще один раз меня пыталась арестовать какая-то
депутат Верховного Совета (я записывала шорох шагов у Спасских ворот, она
стала звать на помощь), то тоже при виде моего удостоверения с красной
корочкой все разошлись недовольные.
Короче, в пластинку вошли эти вопли детей у дырки (Вася и ку-ку), разговоры
командировочных ("Ну, до скорого свидания", они прощались на площади, лукаво
поглядывая на мой микрофон, который я перестала прятать), затем я записала в
фондах музея (в помещении колокольни Ивана Великого), как мастер ремонтирует
музыкальную шкатулку с вензелем А III (Александр Третий), мужик что-то
бормотал, крутя отвёрткой, и шкатулка под его руками заиграла, сбиваясь
молоточками и произвольно меняя темп, но это тем более было красиво,
поскольку шепот, скрип и музыка были подлинные.
Короче, я сделала пластинку, ровно шесть минут, записала как диктор
хорошенький текст, что-то про лампы дневного света, которые гудят под
потолком музея словно самолёты (фраза неловкая, но это гудение записалось на
плёнку, его надо было как-то объяснить) - и моя работа в "Окоёме" потекла'.
Н.Н., в другом месте этих заметок
Петрушевской названный ею 'малолетний Коленька Нейч'.