| 1 |
| 2 |
| 3 |
| 4 |
| 5 |
| 6 |
| 7 |
| 8 |
| 9 |
| 10 |
| 11 |
| 12 |
| 13 |
| 14 |
| 15 |
| 16 |
| обл.3 |
|
|
СИБИРСКИЕ БЫВАЛЬЩИНЫ Василий ПУХНАЧЁВ ПО КРУГУ На озере Тихомирове, что в ста километрах от Новосибирска, в тальниках стояла избушка колхозного рыбака Захара Ильича. Хозяин, человек радушный, много повидал на своём веку. Досталась на его долю солдатская служба и в русско-японской и в первой мировой войнах, а в гражданскую партизанил старик против Колчака. Сидим, бывало, после вечерней охотничьей зари у костерка. Захар Ильич подвешивает на козелке чайник, несёт на заварку только что сорванный смородиновый лист и начинает рассказывать очередную бывальщину. - ...Раньше, Михайлович, на деревенских молоканках масло-то сбивали на конном приводе. Два дышла, два коня. Ходят они по кругу, сердечные, неделями. От дышла не отвяжешься, всё вокруг да вокруг. А в воскресенье молоко бабы не сдавали. Ну, коней-то водили на свежую траву. В Сибири-то знаешь, како раздолье - конца краю нет. Травы - в пояс. А они, кони-то молоканские, и в поле всё по кругу да по кругу норовят! Чудно смотреть, бывало... Ну, то кони... А ведь у нас и люди, работнички есть такие. Ему простор дают - развернись, разбегись! В долину дорогу протори! А он, как та молоканская лошадь, всё по кругу да по кругу норовит! Далеко ли так уйдёшь? СИЛА СЛОВА В тридцатые годы довелось мне быть уполномоченным по коллективизации в большом сибирском селе. Неподалёку находился посёлок в сорок дворов. Здесь в колхоз вступили тридцать девять единоличников, а сороковой, Степан Митрич Шушарин, 'писаться' не хотел. 'Баба не велела!' - отвечал он агитаторам. Хозяйство у Степана маломощное - лошадь и корова. Одет мужик в латаный полушубчишко, обут в подшитые валенки, шапчонка, сбитая набок, служила бессрочную. На одном из сходов к столу президиума протиснулась солдатка Аграфена. - Степан Митрич! Ну, чего тебе не писаться в колхоз? Да взглянь ты на себя!.. Ведь ты-то тощой: в рот посмотришь - сзади светится! Ну, пишись за ради Христа! Опешивший Степан Митрич с минуту сидел, уставясь глазами в Аграфену, а потом вскочил, швырнул в угол самокрутку, ударил шапкой об пол и крикнул: - Пиши! ВЫСШЕЕ НАЧАЛО Неделю записывал хантыйские сказки. Рассказывал их мне Тимофей Качин, охотник и рыбак, на берегу коричневого Тыма. Была первая половина августа, пора белых ночей и дней. За двумя единственными домишками тайга. Ближайший населённый пункт в ста пятидесяти километрах. Там тоже два дома и также жили охотники, рыбаки и сказочники. Мы приехали сюда с председателем райисполкома Фёдором Лендогиным, знатоком фольклора и чудесным следопытом. В конце недели исчез мой сказочник, не сказав ни слова. Вместе с ним исчезла и его супруга. Мы с Лендогиным, оставшись одни в доме, готовили пищу, варили густой кирпичный чай. - Не иначе, к другу уехал Тимофей, чаю попить, поговорить, - предполагал Лендогин. А на третий день за далёкой песчаной косой на реке показался обласок. - Едут, - сказал Лендогин. Гребла жена Тимофея. Она привычно и сильно двигала лодку против течения. Тимофей сидел на корме, небрежно придерживая лёгкое кормовое весло. Обласок пристал к берегу. Жена Тимофея, раскрасневшаяся от работы, выскочила из лодки, рывком вытянула её на песок. Степенно поднялся и Тимофей и, играя веслом, попыхивая трубкой, сошёл на берег. Поздоровавшись, я спросил: - Что ж это ты сидишь, покуриваешь, а жена гребёт?.. Тимофей с сожалением, если не с презрением, посмотрел на меня и произнёс с достоинством: - Мне думать надо! Новосибирск. |