Обл.1

обл.2
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
обл.3

обл.4
 

КРУГОЗОР 1966 ? 5 стр. 9

Нет музыки, которая вмещала бы для меня больше жизнеутверждения, чем его. Я знаю, что всегда могу призвать на помощь земной юмор Лепорелло и Папагено. Я могу поверить в то, что жизнь не конечна, как не конечен круговорот её света в кольце моцартовского рондо. Но, пожалуй, самой солнечной оставалась для меня всегда соль-минорная симфония. И мне хотелось увидеть её. Сейчас я видела эту музыку. Солнце подпалило город и горы. Там, вдалеке, пологие склоны Альп были утыканы, как именинный пирог, свечками деревьев с язычками золотого пламени на верхушках. Бронзовые вязы вдоль набережной сыпали на тротуары звонкий металл листвы со своих ширококронных наковален. Старинный город был коронован венцом средневековой архиепископской крепости, обведённым золотым ободком леса. Пики колоколен в багряных подтёках плющей гремели воскресными колоколами, и казалось, воды Зальцах-реки подгоняемы этим звоном. Солнце не вмещалось в тесных улицах и оттого пировало над городом и миром. Как в симфонии g-moll. Накануне я побывала в здании Моцартеума. Это общество, основанное в апреле 1841 года и преобразованное в 1880 году в Международный моцартовский фонд, объединяет поклонников великого жителя Зальцбурга. При Моцартеуме открыта консерватория, здесь собраны архивы моцартовских рукописей и его переписки. Моцарте ум - центр международных исследований творчества композитора. В его концертных залах круглый год исполняется музыка Моцарта, и лучшие музыканты мира считают за честь играть здесь. Кроме того, общество приобрело во владение все мемориальные дома, связанные с памятью композитора, и опекает эти музеи. Каждый хоть однажды переживал это чувство личной причастности к чужой жизни, держа в руках рукопись великого человека. Можно 'тронуть почерк', как тронуть руку. Хотя, в общем, не всегда в рукописи запечатлён её автор. Моцартовские сочинения и письма - наиболее точный его портрет. Беззаботно прыгающие по нотным линейкам аккорды черновиков экзаменационной работы в Болонской филармонической академии похожи на повзрослевшие клавиры поздних сочинений. В них та же неудержимость 'лёгкого' гения, беспрепятственность движения. Это ощущение лёгкости и вседоступности не снимается даже строчками письма: 'Милая мама, я не могу тебе много писать, потому что у меня очень болят пальцы от писания речитативов'. Даже зная его сложную жизнь, думаешь о том, что этому человеку всё должно было быть просто. Просто, как записать на слух знаменитое Miserere Аллегри в Сикстинской капелле. Как разом порвать с тиранией архиепископа, сделавшего гения слугой. Чтобы самому выковать солнце для людей, нужно быть, видимо, вечно солнечным. Я снова думала об этом в моцартовском домике, застигнутая колоколами собора на Домпляц. Сюда, к моцартовским истокам, мне захотелось прийти в последнюю очередь. Он смотрел на меня с портрета - беспечный мальчик, замурованный в золото придворного мундира. Такой, каким увидел его четырнадцатилетний Гёте. И все предметы вокруг - концертный рояль, клавикорды и крохотная скрипка - казалось, были вместилищами этой же лёгкой радости. Особенно скрипочка. Это на ней семилетний Вольфганг просил разрешения дублировать второго скрипача в трио. 'Только так, чтобы тебя почти не было слышно', - сказал отец. А через пять минут, писал друг семьи музыковед Шахтнер, я, отложив мою скрипку, слушал мальчика и смотрел на отца, чьё лицо было влажным от слёз восхищения. Наверное, какая-то схожесть в повадке гениальности продиктовала Пушкину единственно точные слова: 'Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь...'

Я прошла в последнюю комнату. Приземистая, почти пустая, она не задерживала взгляда. И вдруг на стене я увидела лицо. Выступавшее из темноты недописанного портрета, это было тоже лицо Моцарта. Последний прижизненный портрет, написанный за два года до смерти родственником Вольфганга - Иозефом Ланге. Безысходно печальный, всевидящий и всепонимающий Моцарт склонял голову в эту обступившую его темноту, в заклинания Реквиема. Наверное, так он услышал трубу, возвещающую о том, что покачнулись жизнь и смерть, что открылась книга судеб. Это лицо не скрывало всех страданий. Но потом... потом люди услышали даже в Реквиеме светлый лиризм. И поняли, как я сейчас у этого портрета, что суть гениальности не в том, чтобы щедро и легко раздавать заключённую в тебе радость. Если радость и солнце отданы миру ценой искупления своими страданиями, тогда ты - бог, хоть сам того не знаешь.

Зальцбург - Москва.

  

Звуковая страница 8 - Лаборатория музыки. Немецкий дирижер Бруно Вальтер за работой над Симфонией до мажор ? 36 Моцарта.

На главную страницу