|
Владимир ЦЫБИН Зазимок Из лирического дневника Вот и закончились душно-влажные августовские ночи с тихим цветением воды на затонах. Теперь в прояснинах появляется прозрачная, непорочная пелена: это вода возвращает себе первоначальную ясность, это наступают осенины - ровное семейное время, самая, может быть, жизнелюбивая пора. Не зря же называется в народе сентябрь заревником, ведь никогда ещё не было столько нежно-розового пыланья и там, на окраине неба, где начинается день, и здесь, где ягодное, рябиновое сияние теряется среди почернелой листвы. ● Бабье лето по народному месяцеслову наступает в середине сентября. Нет ничего светлее, спокойнее и надёжнее этих дней в тонкой, почти невесомой вязи паутины, в сиреневом цветении речных дымов. А на листья идёт теперь особая колокольная медь, хотя ещё осень сохраняет на их мякоти нежно-холодную прозелень. Листья падают плашмя и наизнанку, как медяки - орёл или решка. ● А в предгорьях Алатау, где я недавно был, материнка и огнецвет утратили свои влажно-терпкие запах. Только ещё возле вершинного снега они благоухают. Чем выше, тем прохладней, тем ярче и пламенней цветы, словно они пытаются согреться от собственного цветения. ● Возле нашей избы закапывают в землю саженцы вербы и тополя. Саженцы голые и мокрые, только на одном завис маленький лист. Садовник Николай Ильич наставляет меня: - Осенью дерево лучше принимается. Весной дерево болеет, потому что привыкает к новой земле, а пока привыкнет, весна кончается. Осенний же саженец весной не тоскует - он уже не помнит, что был когда-то в другом месте деревом. Теперь тоска, что он живёт во второй раз, не будет ему мешать. Когда дерево тоскует, оно не растёт. А в другой день Николай Ильич начал бережно кутать соломой, хворостом и опавшими листьями стволы персикового дерева, которые он зовёт шапталой. - Понимаешь, - растолковывает опять Николай Ильич, - это дерево княжеского рода, нежное, розовое. Я и укутываю, чтобы сок не застыл в капиллярах. Видишь, поди, сам, какое благородное. И вправду, дерево шапталы тоненькое, ветки, словно точёные, а кора с благородной розоватиной. И листья у него узкие, в жёлтых блёстках. Николай Ильич помедлил, словно собираясь вспомнить что-то чрезвычайно важное: - Ты думаешь, я шапталу только из-за невиданных плодов посадил? А посадил я для того, чтобы те фруктовые деревья, что не любят мороза, - урюк, слива - думали: 'Если шаптала, такая хрупкая, выдержала, не погибла, то мы и подавно сдюжим'. Вот в чём загвоздка. И Николай Ильич, любовно поглаживая ствол шапталы, загадочно засмеялся. ● Странно видеть на жёлтой, уставшей земле белый сверк изморози. Вся эта праздничность до первого солнечного луча: тогда вдруг всё опять начинает желтеть, и можно услышать, как тонкие хрусталики изморози с тихим хрустом лопаются и падают на землю, словно диковинные семена. Только это другие семена - семена ещё не взошедшего зимнего снега. ● Осень на прощание зажгла рябины, и они горя ярко и прохладно, как камушки на дне прозрачного, чистого ключа. ● Вот здесь, у дороги, ещё прошлой осенью стояла развесистая, похожая чем-то на ежа ёлка. Под этой елью проходила грибница и росли грибы, и было от хвойного запаха влажно и тепло. Обыкновенно здесь всегда кто-нибудь отдыхал. Теперь на этом месте пень: ёлку, наверное, срубили для праздника. Но всё равно нет-нет и присядет на пне усталый путник, посидит, подумает, посмотрит на красоту лесную. И на миг покажется, что жива ещё та ёлка, ведь только пень от неё остался, а всё равно гостеприимностью зовёт к себе. А я всё надеюсь, что должна вырасти на том месте новая ёлка, вот только придёт весна - и вырастет! ● Слышу тихое, нетвёрдое постукивание по упавшим листьям капелек оттаявшего инея. Вот так же с негромким постукиванием осыпаются последние ягоды. А ... |