| 1 |
| 2 |
| 3 |
| 4 |
| 5 |
| 6 |
| 7 |
| 8 |
| 9 |
| 10 |
| 11 |
| 12 |
| 13 |
| 14 |
| 15 |
| 16 |
|
| ||||||||||||||||||||
|
|---|
Всеволод ИВАНОВ ● Рисунок А.Шторха Из 'Рассказов об Октябре' ЧЕЛОВЕК ЗА ТЫКВОЙ Казаки заперлись в Кадетском корпусе. Наш снаряд отбил угол. В бинокль, через площадь, я разглядел стол, убранный для самовара: чашки были разбиты, и на одно мгновение мне показалось, что под диван шмыгнула кошка. Гул второго взрыва потряс переулок, и серые глаза кошки мелькнули, как забытая мысль. Так три дня обсыпалась эта улица. Комнаты мещан разрезались снарядами, словно ножом. Да, эти дома так же годились для сражений, как сыр для молота. Наш грузовик, неизвестно почему, долго крутился по улицам, словно шофёр забыл, где Соборная площадь, что перед Кадетским корпусом. Один раз грузовик запутался в проволоке телеграфа, и шофёр ожесточённо бил проволоку рукояткой револьвера. У него было такое лицо, словно он удивлялся, почему из проволоки не показывается кровь. И вот мы примчались-таки на Соборную площадь. Здесь в кустах сквера застрял фургон, гружённый тыквами. Они были огромные и невероятные, как эти дни. Лёгкая грязь бахчей ещё трепетала на их засохших стеблях. Кони, пригнавшие фургон в сквер, были убиты. Они лежали, неумело воткнув головы в кусты. Сбруя их тоже была окрашена в кровь. А в тыквах застрял маленький, плюгавый человечек с винчестером в руках. На его голове была детская синяя пуховая шапочка, и неимоверной величины бараний тулуп, как мантия, раскинулся по тыквам. Он испуганно крикнул мне: - Наши? Матросы с грузовика пренебрежительно ответили: - Наши. Дорогу не можешь найти, братишка? От страху головой в клозет: очень помогает. - Ха-а!.. Перепутал!.. С испуганной болью, под насмешками, синенькая шапочка склонилась к тыквам, и я увидел высохшую, поросшую седым волосом шею. Мне даже почудилось: зубы его боязливо лязгнули. Неприятно видеть чужой страх (не таким ли бываешь сам?!) - и я отвернулся. Но страх, как пропасть, непостижимо влечёт к себе, и я опять взглянул на человека в пуховой шапочке. Он тщательно целился. У него было непривычно сосредоточенное лицо, как у плотника, вдруг бы вздумавшего топором вытесать зубочистку. Окна обстреливаемого нами корпуса были пусты, но, когда я проследил взгляд человечка, - они наполнились жизнью. Мне даже показалось, что в одном из окон я вижу красный околыш казачьей фуражки. - Видишь, - подтвердил человечек визгливо, - фуражку. Они, для прибавления смелости, фуражки на себя напяливают, а через такую канитель и погибают. Ать! И тогда, вслед за его выстрелом, мы ясно разглядели, как фуражка свалилась на подоконник. Чуть подрожала там она. Наверное, десятка три капель упало на нее, а вместо кокарды она имела след пули. И человек испуганно, будто бледнея за свою удачу, пролепетал: - Я в детстве по белке ходил! Матросы захохотали: - Ты чего в тыкву залез? Думаешь, пуля не возьмёт, али задницы жалко? Человечек жалостливо улыбнулся. - А и верно, угадали, боюсь. Тыква все-таки своё. Я их в детский дом вёз, ребятишки, поди, без каши через меня сидят. Ждут. А тут лошадок белые пристрелили, прямо из окон и кокнули по лошадям. Я в них - за лошадей главным образом. Лошади у меня были хорошие: Матросы опять захохотали над ним. Пулемёт, щелкая патронами, затрясся на нашем грузовике. Снаряд сшиб трубу с корпуса, и густая сажа - словно трубу не чистили целое столетие - покрыла обильно крышу. Дождь усилился. Одежда промокла, и выстрелы оттого участились. Человечек продолжал стрелять всё расчётливее, всё медленнее, и с каждым выстрелом одним трупом было больше в корпусе. Подкрепление, - цепь наших солдат поползла по кустам. На одно мгновение установили, было, пулёмет на паперти храма. Он молча застрял там, плотно усеянный мёртвыми служителями. Сдаче всегда предшествует какое-то особое ощущение. А тут белый флаг над корпусом появился, как очередной патрон. Никто ему не удивился. Бледные казаки, с неимоверно вытянутыми вверх руками показались на крыльце. - Кончилось! - проговорил я, оборачиваясь к фургону. Но пуховая синяя шапочка с красным шариком на верхушке лежала в грязи. Тощая шея медленно и неимоверно длинно, словно неуверенная в необходимости, переходила в тоненькую бритую головёнку. Я приподнял эту легкую седую головку. Никогда не прицелятся эти слегка припухшие глаза. Но раны в голове не было, а от ран в теле он был защищён стаей тыкв. И с лёгким презрением я подумал: 'От страха'. Я опустил голову и направился посмотреть, как будут принимать сдавшихся казаков, но тут из кустов выскочил мужик, с кнутом в руке и с воплем опрокинулся на меня. - Зачем лошадей-то пристрелили, черти? Господи, вся жисть в таких моих лошадях, а они их, как мух! Домой мне теперь как ехать? Господи! Ни сердца, ни ума у вас нету, одни пули! Он со всей жадностью крестьянина тряс моё тело и визжал, почему я отнял у него лошадей. Я указал на умершего в тыквах: - Да разве лошади не его? - У такого - да чтоб такие лошади были!.. Но тут мужик узнал покойника. Он с матерками схватил из грязи пуховую шапочку и кинул ему в лицо. Она сползла и прилипла к блестящим тыквам. Тогда-то я разглядел, что лошади были застрелены не казаками из корпуса, не в лоб, а в затылок, очевидно, с фургона, человечком в пуховой шапочке. Трепет неясного уважения шевельнулся во мне. Я поднял тяжелую тыкву, дабы освободить тщедушного мертвеца. Толстый санитар остановился поддел фургона. Со смехом, получающимся тогда, когда трупы стоят не дороже живых, с таким смехом санитар проговорил: - Ишь, куда утёк, синя шапка! - Кто? Он весело похлопал мертвеца по плечу. - А этот! Из школы утёк, там у нас временный лазарет. Он у нас в койке был, перевязан. Я по нужде пошёл, а он и выскочи, отнял у мужика телегу и утёк. Вояка! А я за ним обязан под пули бежать? Теки, если хочешь! Нога у человека была раздроблена. Тыквы сорвали перевязку, и нижний слой их окрасился густым малиновым цветом крови. И лужа дождя под фургоном тоже была желтовато-кровавого цвета. - Кто он такой? Но санитар ушёл уже смотреть, как расстреливают казачьего генерала. Крестьянин, рассупонивая хомут любимой падшей лошади, гнусаво, непривычно ныл. В карманах у мертвого я нашёл осьмушку махорки, тетрадочку отсыревшей папиросной бумаги и справку ячейки большевиков электрической станции о принятии в челны партии товарища Дмитрия Заливина. Справка помещена вчерашним днём, то есть двадцать седьмым октября тысяча девятьсот семнадцатого года. 1926 г. Публикация Т.Ивановой |