|
Константин Георгиевич Паустовский был уже сложившимся писателем, когда поселился в средней полосе России. Здесь, в лесном Мещерском крае, он нашёл то, что было так мило его сердцу,- 'счастье близости к своей земле, сосредоточенности и внутренней свободы, любимых дум и напряжённого труда'. Именно здесь, в селе Солотча, Паустовский написал цикл рассказов 'Летние дни'. Это рассказы о рыжем тощем коте, что измучил всех своими набегами на всё, имевшее хоть отдалённое отношение к съестному; о щенке Мурзике, который разгрыз пробку от резиновой надувной лодки; об огромном золотом лине, выловленном автором и его другом-писателем на удивление и зависть местных жителей. Вспомнив эти рассказы, многим хорошо знакомые, вы вспомните и мальчика, любившего выдумывать всякие истории и выдавать их за правду, и поймёте, для какой книги Константин Георгиевич предназначал вместо предисловия свою 'Предательскую осень'. То ли автор не успел прислать рукопись к нужному сроку, то ли само издательство решило, что она несколько выпадает из стиля остальных рассказов, но 'Предательская осень' в книгу не попала. К счастью, рукопись не затерялась. Перед нами не предисловие и не рассказ, а лирическое размышление, столь характерное для поэта в прозе. Л.ЛЕВИЦКИЙ Константин ПАУСТОВСКИЙ ПРЕДАТЕЛЬСКАЯ ОСЕНЬ Мне нужно было написать ещё один небольшой рассказ, чтобы читателю было совершенно понятно всё, описанное в этой книге. Но было лето. Стояла жара, седая от дыма лесных пожаров. В тихие речные затоны медленно падал дождь из сгоревших берёзовых листьев. Стаи диких птиц, спасаясь от пожара, проносились над деревней, а на закатах срывались страшные песчаные бури. Писать было невозможно. Я ждал осени, ненастья, когда я поневоле буду привязан к дому, к дощатому столу и наконец напишу давным-давно обещанный рассказ. Но пришла осень, зашуршали дожди, и в первый же ненастный день я услышал далёкий и печальный крик журавлиных стай, летевших к югу. Я завидовал птицам - через несколько дней блеск Чёрного моря ударит им в глаза и солёный полуденный ветер взъерошит их перья. Дожди и ветры уже шумели в сосновых лесах, но в зарослях было тихо и тепло, как в запертой комнате. На полянах доцветала сухая и растрёпанная белая гвоздика и ползли из-под земл3и, похожей на золу, тугие белые, грибы. 'Каждая осень может быть последней в жизни', - говорил я себе и старался не вспоминать огорчённое лицо редактора, напрасно дожидавшегося моего рассказа в шумной и асфальтовой Москве. Осенняя печаль. Говорят, она вызывает желание писать, но случилось совсем иначе. Я бродил по лесам и с невыразимым наслаждением вспоминал всё, уже написанное другими об осени. Я вспоминал Пушкина: 'Унылая пора, очей очарованье, приятна мне твоя прощальная краса', и Тютчева: 'Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора', и еще много других прекрасных стихов, и мне казалось, что все они написаны об осени в тех местах, где я жил,- около села Солотча, в Мещерском крае, к северу от Рязани. И я опять не написал ни строчки. Однажды ночью я проснулся от горького винного запаха - он проникал вместе с ночным ветром через открытое окно. Раньше я этого запаха не замечал. Это было первое дыхание настоящей осени, - она уже шелестела до горизонта дождем палой листвы. Утром я вышел на крыльцо, - вчерашняя чёрная земля стала золотой. Бледный желтоватый свет подымался от земли, засыпанной листьями, и дни стразу сделались светлее и чище. Начиналось бабье лето: воздух, трава, сухие ветки всё было затянуто цепкой паутиной. Она тянулась с запада на восток - так дуют осенние ветры. Каждое утро тысячи маленьких пауков покрывали всю землю как сказочные ткачи свой пряжей. Ледяное небо по ночам блистало над садом неведомыми созвездиями. Я плохо знал звёздное небо. 'Каждая такая ночь может быть последней в жизни - говорил я себе и торопился изучить величественную карту неба. Сириус сверкал в глухой воде озёр, как синий алмаз. Я видел созвездие... |