| 1 |
| 2 |
| 3 |
| 4 |
| 5 |
| 6 |
| 7 |
| 8 |
| 9 |
| 10 |
| 11 |
| 12 |
| 13 |
| 14 |
| 15 |
| 16 |
| обл.3 |
Янка БРЫЛЬ
ПОИСКИ СЛОВА
Из лирических записей "Стёжки, дороги, простор".
Я крепко спал в тепле, так крепко, как может спать здоровый крестьянский парень, который весь день работал на морозе и только что заснул. Старшему брату, который растолкал меня, наверное, досталось бы, по крайней мере немало крику было бы, но он разбудил меня так осторожно и даже радостно, что настроение его передалось мне, и встал я сразу и тихо.
Оказывается, брат привёл к нам совсем необычного гостя.
Гость, который в полночь, будто каким-то чудом, очутился за нашим столом, это был первый для нас, влюблённых в книгу, живой, настоящий поэт. Не из книги, а из третьей деревни, за каких-нибудь пять километров. Он уже печатался, мы слышали о нём, сегодня он пришёл к родне, в хате которой были как раз посиделки, там читал свои стихи, и там Михась не упустил случая познакомиться. Даже и ночевать привёл к нам - от родни.
Это для меня стало ясно позже. Сразу я был просто удивлён. И потому, когда наш необычайный гость, поздоровавшись со мною, тоном приказа и немного заикаясь предложил мне пойти помыться, я сразу пошёл, ершистость свою затаив глубоко в душе. Что ж, мне только шестнадцать, а гостю уже двадцать пять. Что же, он уже печатается, а я только пишу, у меня пока что один и читатель, и критик, и издатель - на три года старший брат, который не только иногда переписывает мои произведения своим красивым почерком, а под настроение даже и иллюстрирует их акварелью. Я думал об этом, нехотя идя в кухню-боковушку, нехотя моясь над лоханью. Было у меня на уме и другое. Что есть - то уже есть, а что ещё будет когда-то - о том знаю я один... Ну и так далее, в подобном стиле, что, разумеется, памятно каждому, кто рано взялся за перо. И наивность, и самолюбие, смешные опытному глазу, а также и что-то хорошее, естественное, без чего не было бы ни поисков, ни веры в самого себя, ни... просто молодости...
Стихи мои были, разумеется, недооценены. Так показалось бы, видимо, и каждому на моём месте. Гость больше хвалил желание писать, советовал то да сё, и я принял это вежливо, спокойно, даже вроде бы с благодарностью...
Зачем, печаль моя, такое большое вступление? Нам куда лучше было бы сегодня снова встретиться втроём за столом, вспомнить ту деревенскую полночь и посмеяться - издалека, сквозь осеннюю поэтическую дымку так много пережитого. Не вспомним. Потому что не встретимся. Их обоих уже давно нет. Особенно давно - того нашего гостя.
На торжественный вечер в писательском клубе, посвящённый Дню Победы над фашизмом, были приглашены студенты театрального института. Они читали со сцены стихи поэтов, которые погибли на фронтах и в партизанских отрядах...
Юноши, не намного старше того меня, который сладко мучился над тетрадками первых литературных поисков, и особенно милые девчата, которые волновались, как мне казалось, и больше и красивее, чем парни...
Одна из них читала стихи того ночного гостя - Алеся Милютя.
Когда я слушал стихи в исполнении студентов, особенно стихотворение моего друга, которое читала взволнованным голосом молоденькая девушка,- образ Алеся, добродушного, сердечного белорусского парня, скромного и весёлого, захваченного всем прекрасным и чистым,- образ этот встал передо мною с небывалой выразительностью. С ним пришёл ко мне аромат белой гречихи и привядших покосов, золотистая щётка - стена овсяных комлей над прохладным, старательно подметённым током, тихое и влажное рокотание живого пласта за плугом, запах подталого снега и свежих берёзовых щепок - всё, из чего складывается тот мир, откуда шла и его, Алесева, одержимость, откуда шла поэзия, которая и питала и воодушевляла нас: Колос, Купала, Богданович, Танк.
Я не знаю, как он, Алесь, умер - сразу, убитый пулей или разорвавшимся снарядом, или не сразу - от ран. Под звуки его стихотворения мне представилось до слёз понятно и остро, как он бежит по осенней немецкой пахоте, где-то в студёной замглённости Восточной Пруссии, как он - и тут, как всегда, с людьми - кричит, задыхаясь, боевое 'ура!'. Мой сердечный, всегда не очень здоровый, скорее не солдат, а тихий, любимый сельский учитель. Как он падает, я не вижу: этот бег по пахоте и этот задыхающийся крик - последнее, что мне представляется из его последних мгновений...
На днях ему исполнилось бы шестьдесят лет. Кем он был бы: или взял бы своё как литератор, или, может, стал бы хорошим, любимым детьми учителем, преподавателем литературы? А может, остался бы, как был до войны, в освобожденной Западной Белоруссии скромным сельповским...