| Обл.1 |
| 1 |
| 2 |
| 3 |
| 4 |
| 5 |
| 6 |
| 7 |
| 8 |
| 9 |
| 10 |
| 11 |
| 12 |
| 13 |
| 14 |
| 15 |
| 16 |
| обл.3 |
Виктор НЕКРАСОВ
новогодний рассказ
(окончание, начало на пред. странице)
Никодим Петрович подсаживается и обнимает за плечи.
- Да так, капитан, взгрустнулось чего-то. О доме вспомнил.
- О доме... - Он качает головой и привычным жестом поглаживает лысину. - А где ваш дом?
- В Киеве.
- Да-да-да, вы говорили. Мать, кажется, у вас там.
- Мать, бабушка. Старушки. Совсем одни.
- М-да.- Он опять поглаживает лысину. - А у меня вот и дома даже нет. Всё немцы уничтожили. И дом, и жену, и двух детей. Один сын только остался - танкист, майор...
Впервые я вижу Никодима Петровича неулыбающимся.
- Как же они погибли?
- Да что рассказывать?.. Погибли, и всё... Одна бомба, и всё... Ни жены, ни детей... никого...
Он порывисто встает и выходит в коридор.
Ларька лежит на койке и бренчит чего-то на мандолине. Бояджиев тоже лежит, насвистывает. Один Седых возится. Из Москвы передают эстрадный концерт. В печке уютно потрескивают дрова.
- Ну что, будем начинать, товарищ лейтенант? Седых смотрит на меня вопросительно.
- Да, да... Будем начинать... Ларька, Бояджиев! Отставить концерт! Скоро двенадцать... Никодим Петрович... Товарищ капитан! Сбегай, Седых, он в коридоре, должно быть...
Потом мы пьём крепкий до обалдения самогон и закусываем разогретой свиной тушёнкой и холодными, как лёд, солёными огурчиками.
- На передовой салют, вероятно, по фрицам дают...- мечтательно говорит Ларька, разливает самогон и прячет бутылочку под стол. - С Новым годом поздравляют...
- С Новым годом поздравляют... - как эхо, повторяет Никодим Петрович и встаёт. Лицо его серьёзно, глаза не смеются, и стакан в руке чуть-чуть дрожит. - Разрешите мне, друзья, тост провозгласить... Так уж завелось...
- Просим, Никодим Петрович...
- Давай, давай, капитан... Чего-нибудь такое, заковыристое.
Ларька, по-моему, уже пьян: глаза блестят...
- Нет, не заковыристое. - Никодим Петрович держит стакан высоко над головой и смотрит куда-то, не то в окно, не то ещё дальше куда-то.- Мне хочется выпить, друзья, за то...- Голос его чуть вздрагивает. - Вот мы с вами лежим в этой палате... Я, Керженцев, Бояджиев, Ларька, Седых... Разные все люди. Я вот старик, а Ларька и Седых совсем еще дети... И жили мы как-то, каждый по-своему... У каждого были свои интересы... Один дома строил, другой на сцене выступал - глаголом, так сказать, сердца зажигал, третий - не знаю что там на заводе - напильником работал... А я вот считал. Сорок лет считал... А по вечерам в шахматы с сыном играл, в театр ходил, двух инженеров вырастил... Одним словом, каждый из нас с вами по-своему жил. А вот случилось, и собрались мы все в этой палате, чужие, незнакомые люди... И дома наши где-то далеко... И в них, может быть, даже немцы... - Он проводит рукой по лысине. - Отвык пить. Голова немного кружится... Простите... Но я хочу сказать, что мы вот скоро месяц как живём в этой палате... И мы никогда не говорили о том, что у нас там, в самой глубине... На сердце... Мы смеёмся, шутим, ворчим, кричим иногда друг на друга, ругаем часто начальство, всяких там старшин и интендантов. Но всё это где-то сверху, на поверхности... А внутри одно, одно и то же, одно и то же... Сверлит, сверлит... Одна мысль. Только одна: прогнать их к чёрту! Всех до единого... До единого... Правда?
Голос его опять вздрагивает. Он останавливается, обводит всех нас глазами...
Ларька, раскрыв рот, не сводит с него глаз...
- Нескладно что-то у меня получается... По-газетному как-то... Но вы понимаете меня, правда? Так вот... Странный мой тост будет... Обычно говорят: дай бог нам встретиться следующий раз в этой же компании. А я вот наоборот... Я хочу выпить за то, чтоб первый Новый год после войны каждый встречал у себя дома, со своей семьёй, со своими друзьями и чтоб... Ну, вот и всё... Давайте выпьем. И чтоб скорей этот год пришёл...
Ларька ловко перескакивает на своей единственной ноге через кровать и крепко, прямо в губы целует Никодима Петровича.
- Мировой старик... Ей-богу, ми-ировой.
Мы чокаемся и выпиваем. Минута молчания. Все жуют... И вдруг над самым ухом раздается такой знакомый, такой приятный голос:
'...В результате успешного прорыва и наступления наших войск в районе Сталинграда окружены следующие соединения и части немецких войск: 14, 16 и 24-я немецкие танковые дивизии...'
- А ну, подкрути, подкрути, Седых...
'...3-я дивизия 'Равенна', 3-я дивизия Челлера, 5-я дивизия 'Кассерия', 1-я бригада чернорубашечников...'
- Здорово, чёрт возьми! А Левитан своё:
'...А всего по всем трём этапам, за шесть недель, с 19 ноября по 31 декабря, освобождено 1 589 населённых пунктов, убито 175 000 солдат и офицеров противника, взято в плен 137 650... самолётов 4 451... автомашин 15 049...'
Ларька прыгает на одной ноге и размахивает костылём:
- 15 000 автомашин! Подумать только... 15 000... Опять наливаем. Опять чокаемся.
- Вы что, с ума сошли? - В дверях Варя. Взгляд испуганный.
- На, пей...- подскакивает Ларька.- Ты представляешь, что это значит, Варечка... 15 000 машин... 137000 пленных.
- И ещё 650. - Никодим Петрович наливает себе ещё один стакан и залпом выпивает. - Пить так пить. Давай поцелуемся, Варечка...
От автора: На этом кончается не вставленная мною в книгу 'В окопах Сталинграда' глава, посвящённая пребыванию Керженцева в госпитале. Сейчас же позвольте на пластинке уже рассказать вам о том самом Киеве, о котором вспоминает Керженцев, о самой любимой им (и мною) улице его (и моего) родного города.
