| 1 |
| 2 |
| 3 |
| 4 |
| 5 |
| 6 |
| 7 |
| 8 |
| 9 |
| 10 |
| 11 |
| 12 |
| 13 |
| 14 |
| 15 |
| 16 |
| обл.3 |
|
|
В.КАВЕРИН ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ СНОВА В ПАРИЖЕ Он проснулся с ясной головой, с ощущением уверенности, что третьегодняшний приступ не повторится, как не повторился он накануне, когда Константин Павлович докладывал в Сорбонне. Он проспал утренний разговор хозяина отеля с женой, хотя разговор был оглушительный, продолжительный, и услышал только удаляющееся 'Бубуль, Бубуль!' - хозяин ходил на рынок с собакой, которую звали Бубуль. Сегодня было двадцать шестое, до конца августа осталось пять дней, и утро, пока ещё раннее, началось, как всегда. Это было очень короткое 'всегда', насчитывающее не вечность, а всего лишь полмесяца, прошедшие с тех пор, как он получил последнее письмо от Лизы. Но в эти полмесяца оно успело как бы подняться над временем и перейти в чувство, присоединявшееся ко всему, что он делал и о чём начинал думать с утра. День был занят Сорбонной, переводом статьи Аристархова, которую тот оставил ему, уезжая, а в свободное время - выставками и синема. Он побывал на выставке Пикассо, видел скульптуру и гравюры Гогена, смотрел Сутина, Модильяни, которых нельзя было увидеть у нас. Но утро - это была Лиза. Собираясь в дорогу, он наткнулся на зеркальце, которое она когда-то подарила ему, овальное, в бисерном зелёном футлярчике, с трещинкой. Он взял его с собой - и хорошо сделал, потому что в его комнате на антресолях с косым окном, из которого был виден только крест какого-то собора, не оказалось зеркала, и он брился и причёсывался перед Лизиным, глядя на своё пересечённое трещиной лицо и находя его незнакомым. Так было и в это утро. Бреясь, он подумал, что похудел и, кажется, помолодел в Париже. Скулы торчали, лёгкость, которую он испытывал, бродя по Парижу без устали, появилась в лице - 'студенческом' - как сказала бы Лиза. Может быть, сегодня это была какая-то уж слишком лёгкая лёгкость. Шум, почему-то напоминавший ему пригнувшуюся, перестукивающуюся рожь, по временам начинался, потом проходил, и Константин Павлович не прислушивался к нему, потому что это был, конечно, не приступ. Было ещё рано, ему захотелось ещё полежать, но он заставил себя, не снимая пижамы, перевести несколько строк аристарховского доклада. Вполне оправдывая свою семинарскую фамилию, Аристархов писал длиннейшими периодами, которые на французском приходилось делить пополам. Всё-таки он решил полежать, хотя чувствовал себя превосходно. Гаммы на двух роялях донеслись до него, потом осторожные, с откашливанием, пробы низкого мужского голоса - певец, по-видимому, относился к своему таланту с благоговением. Это был обычный утренний нестройный шум, но сегодня он был особенно неприятен Константину Павловичу, лежавшему на постели в распахнутой пижаме, с закинутыми над головой руками. Сегодня он сердился на этот шум потому, что он мог заглушить Лизины шаги, а ему хотелось услышать их издалека. Пожалуй, это была несбыточная надежда, и он удивился и обрадовался, когда до него всё-таки донёсся стук ее каблуков по асфальту. Он вообразил этот стук, а может быть, и не вообразил, потому что его нельзя было перепутать с другим, учащавшимся и вдруг переходящим в гулкое, медленное биение. То был совсем другой стук - может быть, сердца? Да, он слышал её шаги, и это был не приступ, потому что он не чувствовал озноба, голова была свежа и даже, может быть, слишком свежа. Лиза шла к нему через Монмартр, мимо кабаков с русскими названиями, которые она расписала, мимо Блошиного рынка, на котором можно купить окурок сигары, мимо 'Ротонды', где можно провести за столиком полчаса, потому что это не Казань, а Париж. Иногда автобусы, проносившиеся вдоль бульвара Сан-Мишель, заглушали её шаги, но потом он научился и в этом железном грохоте различать поступь её длинных, крепких, загорелых ног. Скоро она придёт к нему, и они будут одни здесь, в антресолях, совсем одни, потому что в бисерном зеркальце с трещиной, которое она ему подарила, угол падения не равен, не может быть равен углу отражения. Пот заливал глаза, и надо было всё-таки померить температуру. Но градусник лежал где-то очень далеко, на столе, за километр, и самый стол почему-то то отодвигался, то приближался. Лиза вошла осторожно, быстро, он попробовал встать и улыбнулся, когда выражение ужаса мгновенно изменило её лицо, любимое, сияющее, взволнованное предчувствием встречи. - Родная моя, нам не повезло, - сказал он с нежностью, - ты дала мужу слово, что мы не встретимся, да? Ты торопишься и убежишь через десять минут? Я тебя люблю. Понимаешь, третьего дня у меня был приступ малярии, и я надеялся, что он не повторится, потому что она у меня трёхдневная, и если не повторяется на следующий день... Но вот повторилась. В молодости я писал иначе... Вениамин Александрович Каверин размышляет о писательском труде и читает страницы из книги 'Два капитана'. |
Звуковая страница 6 - Вениамин Каверин. 'В молодости я писал иначе...'