| 1 |
| 2 |
| 3 |
| 4 |
| 5 |
| 6 |
| 7 |
| 8 |
| 9 |
| 10 |
| 11 |
| 12 |
| 13 |
| 14 |
| 15 |
| 16 |
| обл.3 |
Юрий НАГИБИН
МИЛОМУ ДРУГУ:
(окончание, начало на пред. странице)
Нет, только тот, кто знал
Свиданий жажду,
Поймёт, как я страдал
И как я стражду:
Слёзы прихлынули к глазам. Надежда Филаретовна запрокинула голову и стояла так в позе 'Молящейся' Луки Кранаха, пока слёзы не отхлынули назад, лишь чуть увлажнив уголки глаз. Шаги в коридоре были, как полёт ласточки, и всё же Надежда Филаретовна услышала их и мгновенно узнала. Она выпрямилась, упокоила голову на долгой, прямой шее и не оглянулась, когда дверь бесшумно отворилась. Снова свист рассекаемого телом птицы воздуха, и худые тёплые руки обвились вокруг её плеч.
- Мама, простите моё вторжение, но вы пели так горестно, что я: не выдержала: Вы так никогда не пели!.. Что с вами, мама, милая? У вас какое-то горе, поделитесь со мной. Я так люблю вас!..
Люблю!.. Исстрадавшееся и не понимающее себя сердце Надежды Филаретовны мгновенно откликнулось этому слову. Она повернулась к Юлии и растроганно поцеловала её в лоб. Они были очень похожи друг на друга, но в лице Юлии все черты матери отразились в смягчённом, ослабленном виде. И недостатки - подбородок Юлии был круглее, женственней - и достоинства - чёрные материнские глаза были у Юлии просто красивыми глазами, а не боговыми колодцами.
- Вы здоровы, мам?
- Совершенно здорова: обычные мигрени: - Надежде Филаретовне впервые после смерти мужа захотелось опереться о чью-то руку. - Меня заботит: нет, терзает, мучает судьба Чайковского. - Она громко хрустнула пальцами - вульгарнейший жест, который она не прощала окружающим. - Я места себе не нахожу!
- Вы так его любите, мама? - тихо спросила Юлия.
Надежда Филаретовна сжала тонкие губы, но ответила мягко, терпеливо:
- Это не та любовь, о которой ты думаешь. Ту любовь я изжила до конца с твоим отцом. - И, говоря так, она была искренна. - Я боготворю Чайковского, преклоняюсь перед ним и жалею его. В той, другой любви надо видеть человека, быть с ним, мне не нужно видеть Чайковского, мне надо лишь знать, что ему хорошо, не страшно, что будет его музыка, дающая мне ни с чем не сравнимое наслаждение. Ему плохо сейчас, я это знаю: сердцем знаю. И ничем не могу помочь ему.
- Он вас писал: что ему плохо? - осторожно спросила Юлия.
- Нет. Последнее письмо пришло две недели назад. Я спрашивала его о Четвёртой симфонии, о нашей симфонии: - Голос её пресёкся.
Юлия взяла её руку и поцеловала. Она с печалью приметила, что нежная, тонкая кожа матери начала грубеть. Губы её ощутили шершавость. Бедная мама!..
Надежда Филаретовна овладела собой, лишь голос чуть напрягался обузданным волнением.
- Это письмо - самое удивительное и проникновенное из всего написанного о музыке. Я дам тебе прочесть. Оно всё о музыке. Ни слова о себе, о своих невзгодах. - Тёмные глаза её сверкнули. - Это даже неделикатно в отношении такого друга, как я. Он должен сделать свою боль моей болью, свою муку моей мукой, свою беду моей бедой:
- Но, может быть, вы заблуждаетесь, мама, и ему вовсе не так плохо?
- Я не ошибаюсь, - почти гневно произнесла Надежда Филаретовна. - Я знаю всё, что происходит с ним, с такой же точностью, как если б это было со мной.
- Мама, я хотела просить у вас прощения за один разговор: Я была не права. Я дурно думала о господине Чайковском: Наверное, я ревновала вас к нему. Простите, мама. Он достойный, высокопорядочный человек:
Некоторое время назад Чайковский попросил в письме разрешения посвятить Надежде Филаретовне Четвёртую симфонию. Они с Юлией вместе читали это письмо, держа его за уголки. 'Он посвящает мне Четвёртую симфонию!' - вскричала Надежда Филаретовна. 'Он просит у вас взаймы, мама!' - холодно заметила дочь, успевшая дочитать письмо до конца. 'Я впервые удостаиваюсь такой чести!' 'Почему? У вас многие просили взаймы'. 'Я говорю о симфонии'. 'А я думала о деньгах'. 'Вы очень непонятливы, дочь моя. Господин Чайковский оказывает мне величайшее доверие своей пустяковой просьбой и величайшую честь посвящением музыки. А теперь оставьте меня!..' Надежда Филаретовна дословно вспомнила тот ничтожный разговор, который не мог ни обидеть, ни задеть её. Но задели последние слова Юлии: 'достойный, высокопорядочный человек'. И это о Чайковском!..
- Вы снова ничего не поняли в господине Чайковском, дочь моя! - надменно сказала фон Мекк. - Все эти жалкие слова хороши для обывателей. Господина Чайковского нельзя мерить обычной меркой, он гений!.. - И, на миг обратив к дочери сверкающую тьму прекрасных, почти невидящих глаз, вышла из комнаты.