| 1 |
| 2 |
| 3 |
| 4 |
| 5 |
| 6 |
| 7 |
| 8 |
| 9 |
| 10 |
| 11 |
| 12 |
| 13 |
| 14 |
| 15 |
| 16 |
| обл.3 |
|
|
Аркадий КУЛЕШОВ, народный поэт Белоруссии ● Ты не будешь мною забыта, Ты осталась в памяти моей, Как последний сноп густого жита В памяти заснеженных полей. Даже если б тяжкою землёю Мне глаза навек закрыла мгла, Если бы забыт я был тобою, Ты бы мной забыта не была. ● Как начиналось утоленье боли? Живые нам не скажут ничего. Да, время - врач. А госпиталь его - Вся наша жизнь и всей земли раздолье.
Кто знает, где жестокий недород Пошёл передаваться полем полю? Где начал, сам кляня такую долю, Народы потрясать из рода в род Покой, что вдруг взорваться может боем, Бой, что приносит вечный упокой? А боль ребёнка роженицы болью Затем ли рождена, чтоб стать землёй?
Да, время - врач. Но боль - живая рана, Дитя, чей плач - он слышится опять - Ни вечной колыбельной океана, Ни вечностью бурливой не унять. ● Тьма уступила силе света, а стужа - натиску тепла. Зимы слежавшуюся ветошь весна и смыла и смела.
А лес еще гостей не просит войти под своды старых крон: здесь прочно задержалась осень, деревьям снится зимний сон.
И могут ли они поверить подснежнику, когда вокруг мерцает уцелевший вереск - предвестник сумерек и вьюг?
Недвижен бор, глухой, молчащий, он будет спать всё тем же сном, покуда не прорвется в чащи терпенье потерявший гром. Переводы ЯковаХелемского
| театр начинается с истины Георгий ТОВСТОНОГОВ, народный артист СССР, лауреат Ленинской премии Когда я говорю об эстетическом воспитании, то имею в виду людей, которые специально не занимаются искусством. Но и они должны уметь его воспринимать, потому как искусство - тот способ духовного общения, без которого человек, как мне думается, существовать не может. Любой узкий специалист, если он способен к восприятию искусства, становится богаче, глубже, ему не грозит опасность того 'сужения', той специализации, при которой человек дальше своей области ничего не знает, не ведает. Думаю, Аристотель знал всё, что было известно человечеству в его время. Он охватывал весь круг знаний своего века. Я вовсе не хочу говорить об универсализме, который был присущ прошлым временам. Сегодня же, если человек, скажем, специалист по орнитологии, то он, наверное, знает всё о птицах, то есть всё, что изучено избранной им наукой. А имеем ли мы право требовать от него при этом знакомства, например, с поэзией Уитмена? Искусство движется, растёт, и это движение предполагает взаимную требовательность - и людей, принадлежащих искусству, и тех, кто воспринимает его. Смотришь иной раз какой-нибудь 'Гранатовый браслет', сработанный по нехитрым шаблонам кинематографа, и думаешь: 'Как же это плохо!' А вокруг тебя восхищаются, обливаются слезами. Или смотришь 'Первого учителя'. Тебе кажется: 'Как хорошо сделал молодой режиссёр, с каким вкусом, как строго, как аскетично, как правдиво!' И с ужасом констатируешь: 'Люди-то из зала уходят:' Беда таких людей в том, что они не могут 'собраться' для восприятия произведения, которое оказалось чуть труднее привычного. Такой разрыв в восприятии мне кажется очень опасным. Сюда нужно направить наше внимание. Конечно, процесс этот длительный. Но важно, чтобы мы активно и сознательно дрались за будущее сегодня. Это одна из главных задач эстетического воспитания. У себя в театре мы иногда ставим спектакли, заранее зная, что они найдут отклик далеко не у всех зрителей. Скажем, пьеса Веры Пановой 'Метелица', шедшая у нас несколько лет назад. Она не была рассчитана на массового зрителя, хотя произведение это, яркое по мысли, глубокое по человеческим характерам, - высокая литература. Возможно, театр потерял в кассе, поставив эту пьесу. Однако, если сознательно не вести театр в сторону не только увеличения числа зрителей, но и углубления их понимания, восприятия, то театр не будет выполнять своих функций. Искусство должно обогащать, улучшать и менять человека. Прошел тот период, когда главным в оценке критикой любого произведения искусства было создание только образа идеального человека, как говорится, без сучка и задоринки. 'Вот вам хороший человек. Копируйте его'. Человеку трудно представить себя на его идеальном месте. Тем самым вольно или невольно обрывается тот контакт, на котором зиждется искусство, который позволяет воспринимать и осмысливать действительность. Человеческая жизнь коротка. А искусство увеличивает, углубляет жизнь, позволяет человеку прожить много жизней. В этом смысле у искусства могучая роль. Но чтобы дать возможность прожить эти жизни, надо прежде всего правдиво воссоздать их. А это, оказывается, дьявольски трудно. 'Жизнь человеческого духа' - тот самый радий, из-за которого тратятся тонны словесной, а в театре и всякой иной руды. Меня всегда интересует дыхание зала в целом. Иногда заворожённая тишина мне важнее любого комплимента, сказанного после спектакля. В процессе репетиции режиссёр в известной мере деспот. На нём лежит весь груз ответственности. Артист - честь целого, а видение целого - прерогатива режиссёра. Эта сторона деятельности должна непременно иметь другую: умение создать атмосферу, при которой бы раскрепощался весь организм артиста. Если он раскрепощён, легко импровизирует, действует свободно, как дышит, стало быть, создана та атмосфера, тот воздух, при котором может создаваться искусство. Я, режиссёр, как бы вступаю в заговор с артистами. И если артист чувствует своё соавторство, свою свободу в этом 'заговоре', тогда он участвует в создании художественного произведения. Но едва только в нём, актёре, уничтожена инициатива создателя - вы уже как режиссёр обеднили его. Вероятно, это должно происходить при любом творческом процессе: в области ли науки, искусства, техники - всё равно. Для меня подлинно способный человек в театре отличается тем, что он относится к искусству как средству самоутверждения; за тем, что он делает, всегда есть, пусть ещё и не осознанная, цель создать на сцене жизнь во всех её проявлениях. И если цель есть, и она помножена на одержимость (без которой я не мыслю себе артиста-художника), я верю в этого человека в искусстве. |
