|
Георгий БЕРЁЗКО ополченцы (окончание, начало на пред. странице) Вечером того же дня жена принялась шить ему походный, заспинный мешок. Из маминого комода была извлечена старая зелёная портьера, украшенная узором из золотой тесьмы. - Как раз подойдёт - защитного цвета, - сказала жена. - А эту дурацкую тесьму мы спорем. Они сидели за зашторенными окнами: Москва с вечера должна уже была становиться невидимой. Виктор Константинович выпил за ужином коньяку, они послушали сводку Совинформбюро, и он неожиданно объявил, что жалеет, что не лётчик: был бы лётчиком, а не знатоком русской поэзии - и всё было бы просто и безотложно, он сегодня охранял бы воздушные подступы к Москве. Он не бахвалился, наоборот, чувствовал растерянность, и ему казалось, что, имей он настоящую военную профессию, он был бы спокойнее. Жена оторвалась от шитья, откинула со лба волосы и жалостливо посмотрела: эта его многолетняя нянька догадывалась, какое смятение царило в его душе. - Подойди, Витя, дай примерить на тебе лямки! - попросила она. Через два дня Виктора Константиновича позвали к директору института; в кабинете сидела большая комиссия: товарищи из райкома, из военкомата, секретарь парткома, кто-то ещё. И директор сухим тоном, не глядя Истомину в глаза, объявил, что по ходатайству кафедры ему дана 'броня' и он оставлен в институте. - А зачем, собственно? - обиженный этой сухостью, запротестовал Виктор Константинович. - Что я, хворый? 'Хворый' выскочило как-то неожиданно - слово было не из его обычного лексикона и прозвучало для него самого ненатурально, неискренне. Но военкоматский командир, пожилой, со склеротической розовой сеточкой жилок на щеках и с орденом Красного Знамени на шёлковой розетке, как носили в гражданскую войну, рассмеялся: ему понравился ответ этого интеллигента-учёного. - Хворый: Что я, хворый? - с удовольствием повторил он. Директор поднял на Истомина оживившийся взгляд и подобревшим голосом сказал, что если Виктор Константинович настаивает, то пусть уж идёт в ополчение, а он, директор, уладит дело с руководством кафедры. И ещё через немного дней их дивизия в полковых колоннах двинулась по Арбату на Фили и дальше - куда-то в Подмосковье: Ополченцам не выдали пока ни оружия, ни армейского обмундирования, и они шли во всём своём, в том, что поплоше, в стареньких пиджаках, в обтрёпанных пальто, в обмятых шляпах, с туристскими или самодельными рюкзаками; кто-то тащился с двумя чемоданами, на груди и на спине соединёнными ремнём. Шли в колоннах - по четыре в ряд - разные люди, и шли они по-разному. Чему-то радуясь, толкались и наскакивали на идущих впереди школьники из девятых-десятых классов, и, глядя вниз, под ноги, поглощённые своими думами, шагали отцы и мужья, которым перевалило за сорок, за пятьдесят. На тротуарах останавливались прохожие, в открытые окна из-за занавесок и цветов высовывались женские головы; любопытные приподнимались на цыпочки, чтобы ничего не упустить. Раздавались выкрики: 'Возвращайтесь с победой!', 'Бейте фашистов на их земле!', 'Кончайте с Гитлером!' На многих лицах ясно читалась тревога: уход этих невооружённых, по-будничному одетых москвичей наводил, должно быть, на мысль, что дело на фронте обстояло хуже, чем сообщалось в сводках, если понадобилось такое вот подкрепление. Маленькая, согнутая дугой бабка в чёрном монашеском платочке крестила уходящих мелкими, торопливыми крестиками. Недалеко от Истомина упала брошенная из окна роза, ярко-пунцовая, и точно разбилась об асфальт. Когда какой-то выбежавший из колонны паренёк поднял её, она вся осыпалась угловатыми, как черепки, лепестками. Взойдя на Бородинский мост, Виктор Константинович оглянулся. Позади были ещё видны крыши домов на Смоленской площади; где-то там находился и Старо-Конюшенный переулок, в котором формировался в здании школы, в классных комнатах, их полк. Справа и слева текла Москва-река, тихая и светлая в этот безветренный вечер; по горизонту в остывающем, оранжево-дымном воздухе виднелись тонкие вертикали заводских труб; неярко там и тут блестели купола церквей - вокруг ещё была Москва, его, Истомина, город. Но уже остались позади и университет на Моховой, в котором он учился, и Ленинская библиотека, где он, усердный студент и филолог, познакомился в читальном зале с девушкой из педагогического, ставшей его женой, и Красная площадь, и площадь Маяковского, и Ваганьковское кладбище, где были похоронены его мать и отец, - позади осталась вся его жизнь. И невыносимое чувство конца этой жизни - расставания, разрыва, вечной утраты - поразило его. Никто из людей, уходивших в тот вечер из Москвы, не знал, что именно их всех и каждого в отдельности ожидало, не знал этого точно и Виктор Константинович. Но впервые ему во всей реальности представилось: он уходил от своей жизни на войну. Впереди, там, куда все направлялись, была она, война, фронт, бой - нечто бесчеловечное. И как будто белые молнии рвались уже впереди, в засиневшем к ночи воздухе - немые, неслышные, видимые пока лишь ему одному. На мосту, догоняя своих мужчин, пробегали жёны - простоволосые, с ликами мучениц. Стайка девочек-пионерок пронеслась навстречу, тоже кого-то разыскивая. И тогда ополченцы, не сговариваясь, запели - один начал, другие тотчас подхватили: 'Смело мы в бой пойдём за власть Советов:' Они пели, ободряя тех, кто оставался, и самих себя, пели крикливо, напрягая голоса, бросая вызов всем угрозам, всем - чёрт побери! - смертям, перебарывая своё томление. Вместе со всеми отчаянно громко пел и Виктор Константинович: За заставой пение так же почти разом прекратилось, и шеренги сломались; вскоре кое-кто стал с непривычки отставать. Этот первый марш оказался довольно долгим: взошла луна, и зашла луна, забрезжил рассвет, а ополченцы всё брели, растянувшись кучками по шоссе. И утро, солнечное, свежее, наполненное птичьим гомоном, засияло во всей своей прелести, когда их остановили на дневку. Но Истомин был не в силах уже обрадоваться этому новому дню: без мыслей повалился он в мокрую, облитую росой траву. |
Звуковая страница 9 - Наши премьеры. А.Пахмутова, М.Львов. 'Сидят в обнимку ветераны'; С.Томин, Ю.Друнина. 'Ветер юности'. Исполняют вокальный квартет 'Аккорд', В.Трошин и оркестр.