|
|
||||||||||||||||||||||
ДЕБЮТАНТЫ ВОСЬМИДЕСЯТЫХ ИВАН ЖДАНОВ Первая книга Ивана Жданова 'Портрет', вышедшая в 1982 году, стала сенсацией - в литературу прорвались поэты новой волны, которых позднее нарекли 'метаметафористами'. Можно упражняться в придумывании названий, но дело не в формальном определении того или иного поэтического направления, а в том, несёт ли оно новое знание о мире - знание художественное, интуитивное, что в старину определяли как прозрение. Да, метаметафористы действительно по-новому взглянули на мир. Едва ли не шоковое состояние вызвало у многих короткое стихотворение Жданова о птице: Когда умирает птица, в ней плачет усталая пуля, которая так хотела всего лишь летать, как птица. Образ 'ожившей' пули, которая может мечтать и думать, вызывает у читателя этический протест. Но Жданов выступает не как защитник слепой убийцы-пули - парадоксальный взгляд на пулю нужен для того, чтобы заставить нас, усталых скептиков, как бы заново взглянуть на смерть птицы и заново ужаснуться этой смерти. Современники импрессионистов ругали их выставки за картины, изображающие фиолетовые деревья и небо цвета свежего масла. 'Где это видано? - негодовали они. - Разве в жизни так бывает?' Но прошло время - и мы благодарны импрессионистам, нашедшим такие цветовые оттенки, так положившим тени и размывшим контуры предметов, что мир перед нашими глазами стал зыбким, трепетным, постоянно меняющимся, обрёл невиданную прежде красоту. Глядя на работы импрессионистов, мы словно заново учимся видеть пространство и время. Нечто подобное встречает нас и в стихах Ивана Жданова. Вчитаемся в стихотворение 'Море, что зажато в клювах птиц,- дождь...'. Помимо образной красоты описаний оно драгоценно своей многозначностью, глубиной смысла. И трактовать его можно по-разному: можно сказать, что это стихи о том, как природа в муках выражает себя, а можно сказать, что это стихи о жертвоприношении - здесь приносят себя в жертву абсо-лютной свободе (понимаемой как текучесть формы) дерево, звезда, море, музыка, небо... А кто-то увидит идею единства человека и природы, человека и Вселенной, ибо небо воплощается в стихотворении в один из самых светлых и трагических символов человечества - крест. Фантастический фейерверк образов, порой смутных и туманных, придаёт поэзии Жданова качество, которого так недостаёт нашему среднеарифметическому сознанию, - тайнопись, недосказанность, загадочность. Александр ЛАВРИН Фото Л.ШИМАНОВИЧА |
ПРОЩАЙ
Пустая телега уже позади, и сброшена сбруя с тебя, и в груди остывшие угли надежды. Ты вынут из бега, как тень, посреди пустой лошадиной одежды. Таким ты явился сюда, на простор степей распростёртых, и, словно в костёр, был брошен в веление бега. Таким ты отсюда уходишь с тех пор, как в ночь укатила телега. А там, за телегой, к себе самому буланое детство уходит во тьму, где бродит табун вверх ногами и плачет кобыла в метельном дыму, к тебе прикасаясь губами. Небесный табун шелестит, как вода, с рассветом приблизятся горы, когда трава в небесах заклубится и тихо над миром повиснет звезда со лба молодой кобылицы.
■
Море, что зажато в клювах птиц, - дождь. Небо, помещённое в звезду, - ночь. Дерева невыполнимый жест - вихрь. Душами разорванный квадрат - крест, чёрный от серебряных заноз - крест.
Музыки спиральный лабиринт - диск, дерева, идущего на крест, - срез. Блуждает изнурённая игла по кругу, и ушибами горит чёрный, несмывающийся срез.
Там стрелочник в горящих рукавах за волосы подвешен в пустоте - стрелки перепутаны впотьмах. И белые висячие сады, как статуи, расставлены на льду - чёрный, несмывающийся срез.
И копится железо для иглы, и проволоку тянут для гвоздя, спиливают дерево на крест.
Дерева срывающийся жест - лист. Небо, развернувшее звезду, - свет. Небо, разрывающее нас,- крест. |
■ Такую ночь не выбирают - бог-сирота в неё вступает, и реки жмутся к берегам. И не осталось в мире света, и небо меньше силуэта дождя, прилипшего к ногам И этот угол отсыревший, и шум листвы полуистлевшей не в темноте, а в нас живут. Мы только помним, мы не видим, мы и святого не обидим. Нас только тени здесь поймут. В нас только прошлое осталось, ты не со мною целовалась. Тебе страшней - и ты легка. Твои слова тебя жалеют. И не во тьме, во мне белеют твоё лицо, твоя рука. Мы умираем понемногу, мы вышли не на ту дорогу, не тех от мира ждём вестей. Сквозь эту ночь в прорывах плача мы, больше ничего не знача, сойдём в костёр своих костей.
ПОРТРЕТ ОТЦА И зеркало вспашут. И раннее детство вернётся к отцу, не заметив его, по скошенным травам прямого наследства, по жёлтому полю пути своего. И запах сгорающих крыльев. И слава над жёлтой равниной зажжённых свечей. И будет даровано каждому право себя выбирать, и не будет ночей. Но стоит ступить на пустую равнину, как рамкой резной обовьётся она, и поле увидит отцовскую спину и небо с прямыми углами окна. А там, за окном, комнатёнка худая, и маковым громом на тронном полу играет младенец, и бездна седая сухими кустами томится в углу. И мак погремушкой ударит по раме, и камешком чиркнет, и вспыхнет она и гладь фотоснимка сырыми пластами, как жёлтое поле, развалит до дна. Прояснится зеркало, зная, что где-то плывёт глубина по осенней воде, и тяжесть течёт, омывая предметы, и свет не куётся на дальней звезде. |