|
|
ФЕСТИВАЛИ, КОНКУРСЫ: РЕПОРТАЖ ДЛИНОЮ В ТРИДЦАТЬ ЛЕТ Это было недавно, это было давно. 1958 год. Вбегаю в гостиницу 'Метрополь' - там назначено свидание с членом жюри первого конкурса имени П.И.Чайковского английским скрипачом Филиппом Ньюменом. Он встретил меня словами: 'Вам нужна информация? Пожалуйста: я уже разыграл сегодня Давида Ойстраха - позвонил ему по телефону домой и, не представившись, сыграл прямо в трубку несколько тактов из 'Радости любви' Крейслера. Конечно, он меня узнал!' В раздевалке консерватории переводчица Генриетта Беляева подвела меня к высокому светловолосому юноше, который дружелюбнейшим образом улыбнулся мне откуда-то сверху. 'Познакомьтесь, - сказала Беляева, - мой подопечный - Ван Клиберн, может быть, вас заинтересует...' Через десять дней к 'подопечному' пробиться уже было трудно... На аэродроме Шереметьево почётная гостья конкурса тихо повторяет нам свою настоящую фамилию. 'Трудно произнести? Скажу ещё раз: Калойеропулос. Мария Калойеропулос. Записали?' Это была великая Мария Каллас, приехавшая в Москву в 1970 году. Она ходила по Колонному залу в окружении толпы зрителей, затем занимала своё место за столом жюри, хотя членом судейской коллегии стала с 3-го тура. Синявская говорила: 'Когда в финале я пела хабанеру Кармен, мне казалось, что краем глаза я видела, как Каллас мне улыбалась...' Но дело совершенно не в анекдотической истории этих конкурсов. Есть у Б.Пастернака такая строчка: 'И нота потрясающей естественности вносится в произведение, той естественности, которой в творчестве всё решается'. Вот эту ноту мы все услышали, когда Клиберн тронул клавиши рояля на конкурсе Чайковского в 1958 году. Не хочу сказать, что мы забыли волшебного Лю Шикуня, почти школьницу болгарку Милену Моллову или сказочно одарённую француженку Эвелин Кроше. Нет. Но обжигающая наивность Клиберна сразу, в одно мгновение сообщила всему нашему восприятию музыки и творчества вообще иной масштаб, иную меру. А ведь до этого у нас слышали Бузони, приезжавших в довоенные годы Корто и Петри, гастролировавшего чуть раньше Шнабеля и других. Но эффект Клиберна всё равно, что какой-то эффект в физике, отодвинул их всех, как ни странно именно этой плывущей над миром планетарной простотой и мудростью ребёнка, которая, как заметил в своё время Нейгауз, присуща всем вообще настоящим большим художникам вплоть до Толстого и Гёте. Вот таков был масштаб, заданный конкурсом 1958 года. Важно, однако, сразу же отметить, что открытие такого рода произошло не на обычном концерте, а в ходе соревнования, состязательного действа, в ходе музыкального марафона, который в опасной степени приближает му- |