| 1 |
| 2 |
| 3 |
| 4 |
| 5 |
| 6 |
| 7 |
| 8 |
| 9 |
| 10 |
| 11 |
| 12 |
| 13 |
| 14 |
| 15 |
| 16 |
| обл.3 |
|
|
|
|
СТРАНИЦЫ РУССКОГО РОМАНСА НЕЗАБЫТОЕ ТАНГО (Окончание. Начало на пред. странице) За Вадимом Алексеевичем присматривает Зинаида Веретнова, соседка. Вечерами заглядывают друзья, немногие, но верные. Бюджет его скромен, однако я ни разу не услышал жалобы на житьё. Что действительно волнует его, так это забвение и то, что угасает, как ему кажется, умирает старый романс в его истинном виде. Козин деликатнейше просил популярного певца, который мимоходом пел в Магадане, романс 'Ямщик, не гони лошадей' не объявлять ямщицкой народной песней. - Этот романс написала Риттер у нас дома. Многие романсы, которые кажутся очень давними, рождались при нём. 'Ехали на тройке с бубенцами', 'Только раз бывают в жизни встречи'... - Это Борис Фомин написал, он мне ещё аккомпанировал... Прошу Вадима Алексеевича поставить его старые записи. Голос звучит медленно, серебро течёт по капле. - Я ведь пою так, как пели цыгане Толстому, Тургеневу, Пушкину. Как пели в прошлом веке. Они же медленно пели, чтобы время потянуть, выгадать: песен-то поменьше спеть, а денег взять побольше. Да, сейчас так уже не поют, к сожалению. Козин не только поёт, но и слушает себя особенно. Опустив голову, он впадает в скорбное забытьё. Жаль, нет кинооператора - заснять его в эти минуты. Ведь, в конце концов, он принадлежит не магаданской филармонии, а русской культуре. Фирма 'Мелодия' выпустила, наконец, два диска-гиганта песен и романсов в исполнении Вадима Козина. Тираж - более двухсот тысяч пластинок - расхватали мгновенно. Всю жизнь он был Народным, но не стал даже Заслуженным. Речь идёт о том всего лишь, чтобы воздавать при жизни. Даже если бы сегодня организовать вечер Козина - любой зал, думаю, не вместил бы всех желающих. Он мог бы рассказать об истории и традициях старого русского романса. Но главное - он ещё поёт, да - поёт! После недельной подготовки готов был, наконец, напеть мне небольшую плёнку. Серебро опять явилось к нему - чистое и сильное. ■ Эд. ПОЛЯНОВСКИЙ г. Магадан
ЛИТЕРАТУРА: МЕСЯЦ ЗА МЕСЯЦЕМ Нынешней весной, выступая перед группой московских библиотекарей, я получила вопрос: 'Объясните, пожалуйста, ну почему раньше нельзя было напечатать 'Доктора Живаго'? Отчего такой скандал разыгрался? По-моему, просто какое-то недоразумение произошло'. Вопрос задавала молодая женщина. Не знаю, читала ли она становящиеся ныне всё более многочисленными воспоминания, где описывается атмосфера травли писателя, ажиотаж прессы, именующей Пастернака Иудой, предателем, клеветником, человеком без чести и совести. Но читала или нет, всё равно с недоумением сказанное: 'Какое-то недоразумение произошло', - нагляднее всего показывает путь, который проделало наше общество за тридцать лет. Публикация 'Доктора Живаго' ('Новый мир', 1988 г., ??1-4) стала возможной не только потому, что роман 'разрешили'. Само общественное сознание оказалось подготовленным к новому повороту событий постепенным возвращением прав гражданства таким понятиям, как милосердие, сострадание, гуманизм (без приставки 'абстрактный'). Сложный, глубокий взгляд Бориса Пастернака на историю революции, на место в ней интеллигенции, на гражданскую войну, на взаимоотношения личности и общества, иерархию целей и средств намного опередил время. 'Революционные события предстали перед ним во всей их обнажённой сложности, - пишет академик Д.С.Лихачёв, предваряя публикацию романа в 'Новом мире'. - Они не укладывались в голые хрестоматийные сцены принятых описаний...' Упрёки же Пастернаку были сделаны именно с точки зрения 'принятого'. Некогда в письме членов редколлегии журнала 'Новый мир', написанном в 1956 году и опубликованном в 1958-м, после присуждения 'Доктору Живаго' Нобелевской премии, содержалось обвинение, что 'подлинного положения страны и народа в романе нет, а вместе с ним нет и представления о том, почему революция в России сделалась неизбежной'... Меж тем ощущение неизбежности исторических катаклизмов пронизывает всю первую треть романа. Оно во всём: в крушении семьи главного героя, Юрия Живаго, смерти его матери и самоубийстве отца, в разговорах и настроениях интеллигентов, в том взрыве ненависти, который вызывает у железнодорожника Тиверзина 'немигающий мечтательный взгляд поверх толпившихся рабочих' жены инженера Фуфлыгина: 'Этот мир подлости и подлога, где разъевшаяся барынька смеет так смотреть на дуралеев-тружеников, а спившаяся жертва этих порядков находит удовольствие в глумлении над себе подобными, этот мир был ему сейчас ненавистнее, чем когда-либо'. А когда наступает Октябрь, Юрий Живаго, давно уже почувствовавший, что надвигается нечто 'неслыханное, небывалое', со спокойным восхищением оценивает 'чудо истории', откровение, которое 'ахнуто в самую гущу продолжающейся обыденщины: 'Какая великолепная хирургия! Взять и разом вырезать старые вонючие язвы! Простой, без обиняков, приговор вековой несправедливости, привыкшей, чтобы ей кланялись, расшаркивались перед ней и приседали...' Но, следующий 'внушениям нравственного чувства', Юрий Живаго не может поклоняться, как святыне, 'духу ограниченности', не может смириться с владычеством фразы, с 'узаконенным и восхваляемым смертоубийством'. В письме редколлегии 'Нового мира' особое внимание было уделено той сцене романа, в которой Юрий Живаго, мобилизованный красными партизанами как врач, вынужден принять участие в бою с белогвардейцами. Сострадание Юрия Живаго к раненному им молодому бойцу, совсем мальчику, на шее которого он находит медальон с вложенным в него текстом девяностого псалма, считавшегося чудодейственным, оберегавшим от пуль, и столь же острое чувство жалости к молодому красноармейцу, на груди которого ладанка с тем же псалмом, воспринимались как проявление 'предательства'. Но разве не ближе нам сегодня порыв милосердия Юрия Живаго, заставляющий его с риском для жизни спасать юношу; сострадать всем, кто втянут в кровавый водоворот событий? Разве не близки его страхи перед прямолинейностью действий и решений тех, от кого зависит будущее народа, ведь люди не материал, не средство, не кровавое мясо для грядущих поколений? Для понимания романа очень важно, что Юрий Живаго - поэт, человек, в котором непрестанно совершается работа живой, подвижной, не способной к окостенению мысли. И именно поэтому он не может приспособиться к обстоятельствам, личность подавляющим. Вечно колеблющийся, безвольный, казалось бы, доктор обладает мощной энергией нравственного сопротивления. 'Мне тяжело было слушать твой рассказ о ссылке, - говорит он другу, профессору Иннокентию Дудорову в 1929 году, - о том, как ты вырос в ней и как она тебя перевоспитала. Это как если бы лошадь рассказывала, как она сама объезжала себя в манеже'. Юрий Живаго умирает от сердечного приступа, но слова 'мне не хватает воздуха' носят не только медицинский оттенок. Но вот что удивительно. Погибает Юрий Живаго. Погибает его муза - Лара. Стихия перемалывает такую пронзительную любовь двух созданных друг для друга существ. Страшна история детей Живаго, обстоятельства последних лет его жизни, в течение которых он всё больше опускается. А по прочтении романа открывается ощущение света и надежды. Почему? Роман завершается книгой стихов Юрия Живаго - прекрасных стихотворений Бориса Пастернака. Из боли, из страданий, из несовершенства мира выросли эти стихи, самим фактом своего существования доказывающие возможность внутренней свободы человека и его творческого самоосуществления. В конце романа друзья Юрия Живаго читают эту книгу, ощущая 'предвестие свободы', а книга в их руках даёт их чувствам 'поддержку и подтверждение'. Таким 'предвестием свободы' стал и сам роман Бориса Пастернака. Алла ЛАТЫНИНА |
На девятой звуковой странице